Не чокаясь

(с) Ольга Захарова

- Не, ты постой! Я тебе сейчас еще одно... вот! С утра прямо... "Дорогой дедушка, тралаля, траляля, хочу, чтоб кончилась война". Бля!

- Ну, за войну, мать ее, чтоб она кончилась.

- Может, не чокаясь тогда?

- Похуй.

Опрокидываем. Эта что-то тяжело пошла. Занюхиваю коркой, ищу взглядом огурцы. Дед кашляет, стучит себя кулаком по груди, шмыгает носом. Из глаз градом катятся слезы, текут по бороздам на щеках и теряются в бороде. Нижняя губа начинает трястись. Это уже не от водяры. Я поднимаюсь чтобы проверить пельмени, грациозно, как лань, огибаю стол, но, по ходу лань как-то успела превратиться в корову. Цепляю угол и старая развалюха качается, едва не скидывая на пол нашу закусь. Внизу угрожающе покачивается батарея трупов. Надо убрать. Придет бабка, ругать будет. Но нагибаться опасно. Опасно, блядь, нагибаться! Осторожно держась за столешницу выпрямляюсь, делаю шаг назад, поворачиваюсь к плите.

Кастрюля пыхает паром, крышка на ней приплясывает. По ходу, передержали мы с дедом пельмени. Снимаю крышку, машу, разгоняя пахнущие лавровым листом облака. Не, ничего. Так, теперь миски, половник. Не торопиться, последовательно, осторожно. Не забыть выключить газ. Да, и чтоб побольше бульона, надо ж жидкость какую-то принимать. Открыть форточку, душно. Клубы ледяного пара с улицы устремляются навстречу горячим. Теперь у нас и душно, и холодно разом. За спиной глухой стук.

Когда я поворачиваюсь с мисками, дед лежит на столе, бросив башку поверх рук, над провалом позвоночника вздыбились горбом лопатки. Плечищи у деда огого, натруженные. Спина содрогается раз, другой, и идет крупной дрожью. Ставлю миски на стол, подхожу, обнимаю. Дед ревет. Я стою рядом, тру ему плечо, выгребаю втихаря из карманов бумажки и не глядя смахиваю на пол.

Там где у обычных людей в углу кухни лежит мешок с картошкой, у нас гора писем пополам с незабором. "Могила", - так ее зовет дед. Недоставленные подарки. Опоздавшие письма. Просьбы, на которые нечем ответить. Курган из чувства вины и упущенных возможностей. Иногда в "могиле" что-то шуршит, и я втихую надеюсь, что это крысы, которые рано или поздно сгрызут ее к чертям. Выкинуть самой что-то не позволяет. Как будто это мы с дедом виноваты - мы опоздали, обидели, не попрощались, разлюбили.

Дед последний раз хлюпает носом, вытирает глаза. Сморкается. Я подвигаю ему миску с пельменями. Он берет ложку, отхлебывает бульон. Я наливаю по новой. Градус крена окружающей Вселенной нужно поддерживать.

- Не могу больше, все, хватит. Не поеду. Пусть без меня. - Голос у деда дрожит.

- Поедешь, дед, куда ты денешься. Вместе поедем. Вот, сегодня допьем, завтра в баню сходишь, попаришься, полегчает. А я пока мешок соберу. И к вечеру, как стемнеет, в дорогу. Застоялись в стойлах кони. Ну кто, кроме нас-то, дед?

- Да кому мы нужны? - Он поворачивается к "могиле", злобно пинает ногой коробку с дорогими наушниками, внутри брякает. Куча, как будто назло, расползается еще шире, затапливая ножки дедова табурета. - Кому вообще все это нужно? Игрушки эти, конфеты, вся эта херь с бантиками?

Я пожимаю плечами.

- Мы с тобой не всесильны, дед. Мы можем только то, что можем. Куклу, а не мир. Айфон, а не счастье.

- Коляску, а не ноги.

- За это и выпьем.

Он смотрит на меня, глаза у него красные, в прожилках, под глазами все еще мокро. Ледяной воздух из форточки наваливается мне на спину, выдувая теплый пельменный дух вместе с хмелем из головы. Бедный мой дед. Не надо, не взваливай на себя весь этот груз, такой мешок даже тебе не утащить. "Делай свое дело, об остальном не заботься" - вот он, девиз счастливых людей. Но ты не можешь.

- Еще?

- Наливай.

В коридоре хлопает дверь, шуршат пакеты, шаркают по линолеуму подошвы. Бабка вернулась.